Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов

Жданов. И Молотов успел подтвердить Идену свое участие[748]. Союзники хорошо поняли, что это связано с бернским инцидентом. 25 марта Черчилль сообщал Идену: «Отказ Молотова поехать в Сан-Франциско, несомненно, является выражением советского недовольства»[749]. Рузвельт 25 марта писал: «Если г-н Молотов будет отсутствовать, то конференция лишится очень многого… Я опасаюсь, что отсутствие г-на Молотова будет истолковано во всем мире как признак отсутствия должного интереса со стороны Советского Правительства к великим задачам этой конференции». Сталин отвечал: «Я и В. М. Молотов крайне сожалеем об этом, но созыв по требованию депутатов Верховного Совета в апреле Сессии Верховного Совета СССР, где присутствие В. М. Молотова совершенно необходимо, исключает возможность его участия даже в первых заседаниях конференции»[750]. 1 апреля уже Черчилль, прервав обиженное молчание, просил Сталина отправить Молотова: «Мы надеялись, что присутствие там министров иностранных дел смогло бы устранить многие трудности, которые обрушились на нас, как буря, со времени нашей счастливой и обнадеживающей встречи в Ялте»[751].

Как будто всего этого было мало — обострились разногласия по составу польского правительства, который пыталась согласовать комиссия Молотова, Гарримана и Керра. Каждая сторона продвигала своих ставленников, опираясь на ялтинские формулировки, которые, словами адмирала Леги, были «такими эластичными, что их можно растянуть от Ялты до Вашингтона, при этом формально не нарушая»[752]. Усилились и противоречия по Турции. Поскольку вопрос о проливах в Ялте было предложено решать путем переговоров каждого из трех правительств с Анкарой, Сталин приступил к односторонним действиям. Молотов возражал, но не смог его переубедить и вынужден был выступить с заявлением о том, что СССР в случае отсутствия уступок по проливам не продлит договор с Турцией о дружбе и нейтралитете 1925 года. Анкара уперлась, хотя понимала, что ответом могли стать силовые действия.

23 марта Иден записал в дневнике, что у него «самый мрачный взгляд на русское поведение повсеместно… Здесь и отказ Молотова поехать в Сан-Франциско, и русское поведение в Турции… Конечно, Молотов не хочет разрыва, он хочет заниматься бизнесом как обычно, пока его марионетки будут консолидировать свою власть. Мы не можем в этом участвовать»[753]. Терпение лопнуло у Черчилля, который пришел к выводу, что «Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира», а потому необходимо «немедленно создать новый фронт против ее стремительного продвижения», уходящий «как можно дальше на Восток»; англо-американским армиям следует взять Берлин, Прагу, и Вену и «обуздать агрессивные притязания маршала Тито в отношении Италии»[754].

До открытого разрыва, в котором стороны еще не были заинтересованы, дело тогда не дошло. Ряд событий сработал на сближение. 2 апреля в Москву приехала супруга Черчилля Клементина, возглавлявшая британский комитет «Фонд помощи России». В Центральном аэропорту ее встречала Полина Жемчужина во главе множества официальных лиц. С Клементиной встретились и Сталин, и Молотов. Ей выделили специальный поезд, на котором она в течение месяца посетила больше десятка городов и лагерь репатриируемых военнопленных в Одессе. Она была награждена орденом Трудового Красного Знамени, а если бы Молотов вовремя не обнаружил недосмотр посла Гусева, могли бы вручить боевой орден Отечественной войны 1-й степени. 7 апреля она вручила Сталину в подарок от мужа ручку с золотым пером с просьбой писать ему дружественные послания. Предсовнаркома заметил, что пишет только карандашом[755]. Но в тот же день ответил Черчиллю: «Ни я, ни Молотов не имели намерения “чернить” кого-либо. Но если Вы будете каждое мое откровенное заявление принимать за оскорбление, то это очень затруднит такую переписку»[756]. Президент и премьер-министр восприняли это как шаг к примирению. Тем более что сами контакты с Вольфом к тому времени зашли в тупик.

Не могли не порадовать западных партнеров и перемены в советско-японских отношениях. В апреле истекал срок, в течение которого у СССР существовала правовая возможность денонсировать пакт о нейтралитете с Японией. Если бы он этого не сделал, пакт автоматически продлевался на следующие пять лет. 5 апреля Молотов пригласил посла Сато и заявил ему о денонсации пакта из-за коренного изменения международной обстановки: Япония помогала Германии, напавшей на Советский Союз, и воевала с нашими союзниками — Соединенными Штатами и Великобританией. Японское правительство выразило, мягко говоря, сожаление, понимая фатальность присоединения СССР к противникам Токио.

12 апреля в Уорм-Спрингс Рузвельт одобрил проект письма Сталину, которое в полтретьего дня было отправлено: «Благодарю Вас за Ваше искреннее пояснение советской точки зрения в отношении бернского инцидента, который, как сейчас представляется, поблек и отошел в прошлое, не принеся какой-либо пользы. Во всяком случае, не должно быть взаимного недоверия и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем»[757].

В четвертом часу Рузвельт скончался. Это событие во многом изменит течение мировой истории. В Москве была уже ночь, когда Гарриман позвонил Молотову, чтобы сообщить скорбную новость. В 3 часа нарком был в американском посольстве для выражения своих соболезнований. Гарриман писал, что Молотов был «глубоко тронут и взволнован. Он задержался на некоторое время и говорил о том, какую роль сыграл президент Рузвельт в войне и строительстве планов на мирное время… Я никогда не слышал, чтобы Молотов говорил так убедительно».

Чуть позже Гарримана принял Сталин. «Он приветствовал меня молча, стоя пожал мне руку и не выпускал ее полминуты, прежде чем попросил меня присесть». Затем Сталин сказал: «Президент Рузвельт умер, но его дело должно жить. Мы будем поддерживать президента Трумэна всеми нашими силами и всей нашей волей». В ответ Гарриман проявил личную инициативу и предложил для продолжения диалога прислать в США Молотова, который мог бы встретиться с новым президентом и принять участие в учредительной конференции ООН в Сан-Франциско. «Молотов засмущался и зашептал Сталину на ухо что-то, чего я не мог услышать. Сталин, однако, прервал его и сказал, что Молотов поедет»[758].

14 апреля Молотов получил письмо от Гарримана: «Президент сообщает, что для него будет большим удовольствием увидеться с Вами в Вашингтоне… Мое правительство готово предоставить Вам для Вашего путешествия самолет С-54». Молотов ответил сразу же: «В ближайшие дни я выезжаю в Соединенные Штаты Америки, чтобы встретиться с президентом в Вашингтоне и для участия во главе делегации СССР в работе конференции в Сан-Франциско. Прошу принять мою благодарность за любезное предоставление правительством США самолета С-54 для моего перелета в Вашингтон». Лететь решил с большим комфортом, чем в 1942 году, и по другому маршруту — на восток, что было на пару дней дольше, но представлялось